Я – дочь врага народа - Таисья Пьянкова

Содержимое, покрытое подштанниками, выпирает знакомым бугорком…

Лиза отшвыривает ведро, хватается рукою за тот курганчик так, чтобы Цывик не вырвался. Тот орёт. А Лиза пятится через сени на улицу. У Цывика от боли не хватает, знать, силы ударить девочку, и кажется, что её руку разожмёт только смерть!

Где же было старенькой Калиновне угнаться за девочкой. Она вбегает во двор тогда, когда весь театр оказывается уже на крыльце. Но и старушке требуется минуты две, чтобы осознать происходящее. Спасибо Олесихе: пособила расцепить Лизины руки…

А потом? Потом до самой ночи, от дома к дому, село взрывается хохотом. Только один таёжник Череда ничего не знает. Домой он возвращается лишь под утро.

– Не спится? – устало спрашивает он квартирантку. – Али всё болеешь? Пройдёт, успокаивает.

Череда немногословен, как все таежники. С последними словами он вешает ружьё на стенку, с ними ложится, с ними засыпает.

Тут же просыпается. От выстрела.

Алёна лежит на полу, в своей комнате. Крови почти нет. Только дырочка под левой грудью…

Лизы нет в детдоме. Лизы нет и во всём селе. И вот уже двое суток Лизу ищут в тайге – не находят.

А у Калиновны здоровенная собака, у которой не конура – особняк. Его косматая хозяйка снюхалась с Лизою ещё с осени.

Играя с собакой, девочка иной раз прячется в будке и велит себя охранять. Тогда псина ворчит на всех, кто оказывается вблизи. Равно и на Калиновну. Похоже, понарошку.

А сегодня она даже уши прижимает, даже скалится.

– Сдурела! Тя чё холера разбирает? Уж не ощенилась ли? Когда успела?

Она намеревается заглянуть в будку, но косматая пятится, закрывает задом пролаз, щетинит загорбок.

– А то! – догадывается Калиновна и скоренько несёт из дому полную миску варёной картошки да со сметаной.

Сама же затаивается в сенях – подсматривает.

Собака не кидается на угощение. Она позволяет высунуться из конуры Лизиной руке, чтобы втянуть посудину вовнутрь. Лишь когда наполовину опорожненная чашка выставляется обратно, собака подходит к ней.

– Вона! – подтверждает Калиновна свою догадку, приближается до конуры, хлопает ладонью по её покрышке, шепчет ласково: – Уже все дворы проискали – не явятся боле. Вылезай давай. Пошли в избу. А там чё ни чё придумаем.

Лиза выползает на свет помятая, зачуханная…

Неделей из Новосибирска приезжают родители сестрицы Алёнушки: однорукий солдат-отец и полуслепая от слез мать. Следующим утром гроб вызволяют из могилы, а чуть позже Калиновна сообщает Лизе:

– Лежит прям живёхонька! Кровя из-под носишка чуток выступила – родню чует. Сёдня аккурат девять дён. Поминки будут в детдому справлять. После повезут до самого Барабинску на колхозной машине. Ею Никиток управляет. Он мне родня по мужу, по Ивану. Хо-ороший парень! Я об тябе открылась Никитку. Поскольку тебя уже нихто не ищет – согласился взять с собою. Как соберутся ехать, ён подвярнет машину до нас. Ты в кабину к яму и ныряй. Если чё, плямяшкой зовись. А тут тебе – каюк! Витька угробит, как пить дать…

– Давай, милка, – говорит она, когда под окошком её дома останавливается колхозная полуторка, в кузове которой над невидимым из окна гробом сидят в тулупах Алёнины родители. – Узелок со снедью не забудь, – напоминает Калиновна.

– Ехай! – торопит она Никитка, когда Лиза прячется в его кабине. Вослед ей она творит крестное знамение и шепчет: – Господь тебя храни!

Никиток ночью доводит грузовик до Барабинска, тормозит у вокзала. Тут гроб с сестрицей Алёнушкой должен быть перегружен в товарный вагон.

Когда же Никиток спохватывается, Лиза уже стоит во дворе дома не забытого ею майора милиции – Ильи Денисовича.

Дверь дома не только заперта, но и заколочена горбылями. Зато сараюшка во дворе – настежь.

Хозяева, видно, скотины не держивали – подстилки на полу никакой. Зато в углу сусек без крышки, в котором старый половик. На нём Лиза и сворачивается калачиком…

Просыпается от холода.

Апрельская ночь. Тихо. Даже собаки не брешут. Лиза выбирается из ларя и бредёт, чтобы согреться, по тёмным улицам…

На пути сквер со скамейкой. Лиза укладывается, закрывает глаза.

Снится Татарское болото, где стриженые камыши расходятся ровными аллеями.

Лодка с нею сама собой скользит по воде, правит на поперечную прогалину, по которой слева движется деревянный крест. На нём – тёмный Христос! Он держит правую руку на сердце. Левую поднимает и опускает, при этом светлеет. Повторный взмах – и вновь темнота! Лодка торопится прочь…

Лиза уже – на берегу! Перед нею особняк. Её окружает мелкая ребятня. На берегу, в белом балахоне – Христос! Он грозно лает:

– Эй, девка! Просыпайся!

Лиза подхватывается на скамье. Пожилой милиционер держит её за шиворот. Молодой унимает собаку.

– Пусти! – дёргается Лиза в руках пожилого. – Не бойся, не убегу…

В отделении Лиза выкладывает, что её вынудило пуститься в бега. Усмешек нет. Значит – верят. Детдома она не называет, а то вернут. Никто и не настаивает. Всем понятно – не назовёт.

Начальник за столом загибает пальцы:

– Май, июнь, июль, август… Четыре месяца до учебного года…

Велит тому же, молодому, милиционеру:

– Оформи её беспризорной. В показательный! А куда ещё?! Потом – в ремесленное…

Когда перед Лизою поднимается корпус образцово-показательного детдома, она осознаёт: здесь вольницей и не пахнет. Такая ухоженность, такой порядок достигается лишь полным подчинением!

Лиза – воробей стреляный! От неё не скроешь язвы под лощёной улыбкою директрисы Софьи Николаевны.

Беспокойство её понятно: привели… бродяжку без бумажки… А что, если этой шлынде опять захочется свободы?! Побег воспитанника пошатнёт авторитет детдома!

Поэтому к новенькой с ходу приставлены караульные: кокетливая Роза Вуйнич и прыщавая Валя Плесовских.

Последнюю ребята зовут Пельдускою. Она привыкла – отзывается.

В спальне, в столовой, в туалете… Надзор несокрушим!

Лиза вспоминает бабушкин рассказ о том, что и ей когда-то приснился Господь. Он образовался тоже по левую руку…

– Плохой сон, – сокрушалась тогда бабушка. – Бог должен находиться справа, а слева – ря́дится нечистая сила!

Оба сна оказались в руку: тогда был арестован Лизин отец, а теперь вот – полный надзор за нею…

И ещё Лиза помнит бабушкины слова:

– Тебе два года исполнилось, когда Лёню забирали; Шура держала тебя на руках. Она так закричала, что у тебя ножонки отнялись, мочиться взялась под себя… А когда ножонками-то пошла, в тебе лунатик обнаружился…